Патрик О`Брайан - Командир и штурман
— Ничего не получается, сэр, — произнес Лэмб в ответ на вопрос капитана. — Мы насквозь промокли, но на этом галсе никак не удается вбить пробку.
— Мы сменим для вас галс, мистер Лэмб. Но как только справитесь с работой, тотчас мне доложите. — Джек Обри посмотрел на темнеющее море и кэт, вновь занимавший свое место в конвое. Смена галса означала удаление от кэта, который стал почему-то дорог ему. «Гружен рангоутными деревами, штеттинским дубом, паклей, стокгольмской смолой, тросами, — настойчиво продолжал внутренний голос. — Можно запросто получить две — три, даже четыре тысячи фунтов…»
— Конечно же, мистер Уотт, — произнес он вслух. Оба поднялись на грот-мачту и стали рассматривать поврежденный эзельгофт.
— Вот эта хреновина и шарахнула бедного мистера Дея, — сказал боцман.
— Неужели? Действительно чертовски большой кусок. Но мы не должны оставлять надежды. Мистер Мэтьюрин собирается… собирается сотворить какое-то чудо с помощью пилы, как только достаточно рассветет. Ему нужно освещение. Он придумал, я бы сказал, что-то необыкновенно умное.
— Ну, конечно, я уверен, сэр, — сочувственно отозвался боцман. — Не стоит и сомневаться, он, должно быть, очень толковый джентльмен. «Какой молодчина, — говорят ребята, — он так ловко отпилил Неду Эвансу ногу и так аккуратно заштопал Джону Лейки его хозяйство. Да и других он подштопал. А говорят, будто он в отпуску, у нас он наподобие гостя».
— Великолепно, — произнес Джек Обри. — Просто великолепно, я согласен. Пока плотник не сможет заняться эзельгофтом, придется заняться пустяками, мистер Уотт. Тросы обтянуты втугую, так что не дай бог, если нам придется спускать стеньги.
Вдвоем они осмотрели с полдюжины других точек, Джек Обри спустился вниз и стал считать суда конвоя. Теперь, после переполоха, они держались близко друг к другу и соблюдали строй. Присев на длинный рундук с положенным на него тюфяком, он заметил, что произнес: «Перенесем в третью графу», поскольку в уме лихорадочно подсчитывал, сколько составят три восьмых от трех с половиной тысяч фунтов стерлингов. Он решил, что такова призовая стоимость «Дорте Энгельбрехтсдаттера». Две восьмых (за вычетом одной восьмой для адмирала) должны составлять его долю прибыли. Не он один вел подсчеты, поскольку каждый член экипажа «Софи» имел право на вознаграждение: Диллону и Маршаллу полагалась одна восьмая; судовому врачу (если он официально внесен в судовую роль), боцману, плотнику и помощникам штурмана — еще одна восьмая. Одна восьмая приходилась на долю мичманов, младших унтер — офицеров. Остальным членам экипажа полагалась остающаяся четверть суммы. Удивительное дело, как ловко справлялись с цифрами умы, не привыкшие к абстрактному мышлению, в результате чего простой сигнальщик знал свою долю с точностью до фартинга. Джек Обри взял карандаш, чтобы не ошибиться в расчетах, устыдился, оттолкнул его в сторону, заколебался, взял снова и стал мелким почерком по диагонали выписывать цифры на листке бумаги, который он тотчас отпихнул от себя, заслышав стук в дверь. Это был вымокший до нитки плотник, пришедший доложить о заделанных пробоинах и о том, что в льялах не больше восемнадцати дюймов воды — «меньше, чем я ожидал, поскольку эта галера дала нам просраться, влепив ядро так низко». Он помолчал, искоса посмотрев на капитана странным взглядом.
— Вот и отлично, мистер Лэмб, — после паузы ответил Джек Обри.
Но плотник даже не шевельнулся; он по-прежнему стоял на затянутом парусиной полу, на котором, в конце концов, образовалась лужица. Но затем его прорвало:
— Если то, что говорят про кэт и про бедолаг норвежцев, выброшенных за борт, может даже ранеными, правда, то ведь рехнуться можно от такого зверства. Неужто нельзя было их просто запереть? И вот еще что. Унтер — офицеры «Софи» хотели бы взять в долю этого джентльмена, — он кивнул головой в сторону каюты Стивена Мэтьюрина, — в знак признания его несомненных заслуг.
— Хорошо, но об этом потом: кэт семафорит.
Поднявшись на шканцы, Джек Обри увидел, что Диллон поднял пестрый набор флагов — очевидно, это было все, что нашлось на норвежце. Из этой абракадабры в числе прочего следовало, что на борту чума и что он намерен отплывать.
— Матросы для перегона судна, приготовиться! — скомандовал Джек Обри. Когда шлюп приблизился к конвою на расстояние кабельтова, он воскликнул: — Эй, на кэте!
— Сэр! — прокричал с борта норвежца Диллон. — Вы будете приятно удивлены, узнав, что все норвежцы целы и невредимы.
— Что?
— Все — норвежцы — целы — и невредимы. — Когда оба судна сблизились, Диллон добавил: — Они спрятались в тайнике в форпике.
— Ах, в ихнем форпике, — пробормотал унтер — офицер, стоявший на руле. На «Софи» воцарилась, по существу, религиозная тишина: все превратилось в слух.
— Держать круто к ветру! — сердито закричал Джек Обри: из-за того, что рулевой расчувствовался, марсели стали заполаскивать.
— Есть круто держать к ветру, сэр.
— И еще их штурман говорит, — продолжал издали лейтенант, —чтобы мы прислали ему судового врача, потому что один из его матросов расшиб палец на ноге, когда быстро спускался по трапу.
— Передайте от меня штурману, — рявкнул Джек Обри, с багровым от натуги и возмущения лицом, голосом, слышным в Кальяри, —чтобы он убирался со своим пальцем сам знает куда…
Тяжело ступая, капитан спустился в каюту, став беднее на 875 фунтов. Вид у него был очень невеселый.
* * *Однако ему было несвойственно долго сохранять такое выражение лица. Когда Джек Обри садился в парусно-гребной катер, чтобы отправиться на адмиральский корабль, стоявший на генуэзском рейде, его лицо обрело свое обычное жизнерадостное выражение. Но, разумеется, оно было достаточно серьезным, поскольку ему предстоял визит к грозному лорду Кейту, Адмиралу синего вымпела и командующему всеми силами флота на Средиземном море. Серьезный вид капитана, сидевшего на корме шлюпки, тщательно умытого, выбритого и затянутого в парадный мундир, подействовал на рулевого и весь экипаж катера, который старательно греб, не глядя по сторонам. Поскольку они должны были прибыть к борту флагманского корабля слишком рано, Джек Обри приказал гребцам сделать круг вокруг «Одейшеса», а затем сушить весла. Оттуда он мог видеть всю бухту, где в двух — трех милях от берега стояли на якоре пять линейных кораблей и четыре фрегата. Ближе к берегу расположился целый рой канонерок и бомбометных судов. Они без устали обстреливали прекрасный город, раскинувшийся на крутом извилистом берегу головной части бухты. Суда, окутанные облаком дыма, швыряли бомбу за бомбой в тесно сгрудившиеся здания, расположенные по ту сторону далекого мола. Издали суда казались маленькими, а дома, церкви и дворцы представлялись совсем крохотными (хотя отчетливыми благодаря прозрачности воздуха), словно игрушечными. Однако непрерывный грохот канонады и низкий гул французской береговой артиллерии казались до странного близкой и реальной угрозой.
Необходимые десять минут прошли; катер с «Софи» приблизился к флагманскому кораблю; в ответ на оклик «Кто на шлюпке?» рулевой старшина произнес: «Софи», что означало, что на борту находится капитан шлюпа. Джек Обри, как полагается, поднялся на борт, отсалютовал шканцам, поздоровался за руку с капитаном Луисом, который проводил его в адмиральскую каюту.
Джек Обри имел все основания быть довольным собой: он привел конвой в Кальяри без потерь; доставил другой в Легхорн, прибыв туда в точно назначенное время, несмотря на штили близ острова Монте — Кристо. Однако он, удивительное дело, нервничал, а мысли его были так поглощены лордом Кейтом, что, увидев в этой великолепной, просторной, залитой светом каюте вместо адмирала пышную молодую женщину, стоявшую спиной к окну, он разинул рот, словно карп, вытащенный на берег.
— Джеки, милый, — произнесла она,-какой ты красивый и нарядный. Позволь, я поправлю тебе галстук. Эй, Джеки, у тебя такой испуганный вид, словно перед тобой француз.
— Куини! Милая Куини! — воскликнул Джек Обри, крепко обняв ее и поцеловав.
— Черт бы меня побрал, кто это еще там любезничает с моей женой? — послышался злой голос с шотландским акцентом, и со стороны балкона вошел адмирал. Лорд Кейт был высокий седовласый господин с красиво посаженной львиной головой и яростными искорками в глазах.
— Это тот самый молодой человек, о котором я вам рассказывала, адмирал, — проговорила Куини, поправляя побледневшему Джеку черный галстук и помахивая перед его носом обручальным кольцом. — Я его купала и брала к себе в постель, когда ему снились кошмары.
Возможно, то было не лучшей рекомендацией в глазах недавно женившегося адмирала, приближавшегося к шестидесяти, но, похоже, послужило объяснением сцены.
— Ах да, я и забыл, — отозвался адмирал. — Прости. У меня столько капитанов, и некоторые из них те еще повесы.
